Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]
— Нет, — твердо отвечал Шапольский, — он всегда со мной!
— Подумайте, в него могли что‑то подложить.
— Куда? Это же не чемодан.
— В ствол, в кору — дерево дает большие возможности.
— Я с ним не расставался, — Шапольский обнял дерево, — как с любимой! Ни на минуту!
— У кого будете жить?
— У Гура, — ответил Шапольский.
— Кто такой?
— Вы не слышали?! Он перевел на иврит мой «Гимн поселенцев»! «Мы никогда, мы никогда не отдадим Голаны!» — пропел он.
Гур и гимн еще больше насторожили таможенников. Они многозначительно переглядывались.
— Цель поездки?
— Посадка дерева, — ответил Шапольский.
Тут пошли за начальником.
Это был стреляный воробей, но с саженцем в своей практике встречался впервые.
Он начал его взвешивать. Лицо было напряженным — видимо, вес его не устраивал.
— Подозрительное деревцо, — выдавил он, — для своего роста многовато весит! Скажите честно: зачем вы его везете?
— Посадить, — повторил Шапольский. — Вырыть лунку, посадить и полить.
— И полить?! — глаза начальника сверлили Шапольского.
— Да, и полить. А что, нельзя?
— Хорошо, — начальник взвесил саженец еще раз, — мы можем его пропустить, но не раньше, чем через неделю.
— Почему? — удивился Шапольский.
— Мы должны его посадить, — объяснил начальник, — и поливать! И поливать! Если оно не взорвется — вы его заберете.
— Вы не могли бы мне объяснить, почему дерево должно взорваться?
— Сегодня взрывается все! — отчеканил начальник.
Неделю Шапольский и таможня ждали взрыва, но все обошлось. Саженец упаковали в целлофановый пакет, поставили на стволе печать аэропорта и разрешили Шапольскому взлет.
Он попросил место у окна: он обожал смотреть с неба на землю — оттуда она казалась ему симпатичнее. Но мест у окна уже не было, и он устроился в проходе, с саженцем между ног, и повернулся к иллюминатору. Внизу проплывали Альпы, солнце заливало салон, оно мешало пассажирам читать газеты, и вскоре окошки задернули шторками.
Шапольский давно заметил, что места у окон получают те, кому они не нужны, — и не только в самолете. Вот сейчас, например, он жил в стране, о которой мечтают миллионы, — а ему она была до лампочки. Он даже собирался вывести что‑то вроде «закона окна», но принесли воду, потом блинчики, нежную говядину, штрудл, а затем самолет пошел на посадку.
— Поднимите шторку, — попросил он соседа, — я хочу увидеть огни Тель — Авива.
— Что там смотреть после Европы, — проворчал сосед, но шторку приподнял.
Шапольский увидел желтый свет фонарей — и сердце его сжалось. Колеса коснулись дорожки, все зааплодировали, грянула «Аллилуйя».
Когда он вышел под израильское небо, под светлый серп южной ночи, в этот воздух, запахи и цвета, которые разрывали ему сердце, — он понял, что его саженцу нечего делать здесь: тот не пах. И он подарил деревцо соседу по самолету.
— Держите, — Шапольский протянул саженец, — он вам напомнит Европу…
На автобусе он добрался до Иерусалима и всю ночь проболтался по городу.
К утру он очутился у Стены Плача. Сто тысяч евреев молило о дожде.
— И он хлынет, — сказал голос сзади.
Это был Гур.
Они стиснули друг друга в объятиях. Им было на двоих чуть больше ста, из них лет семьдесят они дружили.
Они поговорили о дожде, о пейсатых, о бюро прогнозов, о чуде.
— Махнем в Негев, — сказал Гур.
— Сначала — дерево, — ответил Шапольский.
— А где оно?
— Я его подарил, — сознался Шапольский, — оно не пахло.
— Шапольский, в Израиле масса своих ненормальных, — начал Гур, — в Иерусалиме их больше всего в мире. Ты думаешь, тут нужен еще один? Тебе пятьдесят, пора становиться человеком. Все прилетают с чемоданами — ты с саженцем, все идут спать — ты болтаешься по городу, и я схожу с ума, звоню в полицию, в больницы, в военную разведку!
— Зачем ты это делаешь?
— Ты приезжаешь на две недели — и потом я прихожу в себя всю оставшуюся часть года! К тому же ты отдаешь саженец! Повернись к Стене и попроси, чтобы Б — г дал тебе разум. Со всеми я знаю, как
себя вести. Приезжают американцы, — на две недели в году они хотят стать евреями, — я веду их в кошерный ресторан и рассказываю о Моссаде. Приезжают из России — и я знаю: им нужен видеомагнитофон. Приезжаешь ты — и я не знаю, что делать!
— Поедем за саженцем, — ответил Шапольский.
— Я хочу в пустыню! — рявкнул Гур. — Мысли мои там приходят в порядок, и я знаю, как дальше жить… Поехали, посадишь там, я знаю чудесный оазис.
— Я хочу возле могилы Авраама, — ответил Шапольский.
— Какого черта, почему именно Авраам?
— Мне он симпатичен. — объяснил Шапольский.
— Посадишь у могилы Бен Гуриона, в Негеве, — предложил Гур, — он тебе тоже симпатичен.
— Я хочу у Авраама.
— Чего ты привязался к нему?! Он хотел заколоть сына!
— Я посажу напротив Авраама, — повторил Шапольский, — напротив пещеры Мацрепы.
— Самодур! Авраам на территориях! Ты хочешь при посадке пулю в лоб?
— Скорее в задницу, — поправил Шапольский, — при посадке в нее легче всего попасть. А сейчас перекусим. Едем в «Кинг Давид»!
— Какого черта?! Я накупил рыбы, баклажанной икры, колбасы, хурмы.
— Я хочу завтракать в отеле, где взрывали наших врагов, — сказал Шапольский.
— Послушай, внук террориста, — вскипел Гур, — я мирный человек, и у меня портятся продукты. Если хочешь — в моем доме гонялись за Бегином… И потом — завтрак в «Кинге» стоит как студия в Афуле.
— Цена меня не интересует, — напомнил Шапольский.
— В отличие от той квартиры с видом на Яффо, за завтрак надо будет платить, — заметил Гур.
— На завтрак у меня хватит, — признался Шапольский, — при условии, что оставшиеся две недели мы едим хурму.
Они сидели на террасе «Кинга Давида» и смотрели на Старый город. Он был бел и прозрачен.
Вон там Авраам вел Исаака на заклание, — объяснил Шапольский, — чуть правее, за мечетью, Каин убил Авеля, рядом, с той горы, пророк Магомет взлетел в небо.
— Шапольский, — остановил Гур, — каждый раз, когда ты приезжаешь на две недели, ты мне рассказываешь о Иерусалиме. Я здесь живу двадцать три года! И девятнадцать работаю экскурсоводом! К тому же ты все врешь — не там шел Авраам и не оттуда взлетал Магомет!
— Столько святых мест, — вздохнул Шапольский, — можно и перепутать. Ты живешь среди святынь. Куда ни ступи — тут святой сидел, там стоял, отсюда взлетал. Надо закрыть город, почистить и превратить в музей…
— Так, — закипая, протянул Гур, — та — ак…
— Тогда никто за него не будет драться, не будет умирать, — за музей не умирают.
— Ты все ищешь, куда сдать часы!.. Сейчас я тебя превращу в мумию, — пообещал Гур, — и выставлю в египетском зале… Я люблю камни этого города, его свет, воздух… Какого черта ты везешь сюда свои березки?!
— Сосну, — поправил Шапольский.
— Прошу сюда больше не завозить сосен! И не устраивать мне экскурсий! Мне нужно привести в порядок свои мысли — я хочу в пустыню! Поехали!
— Поехали, — согласился Шапольский, — но сначала за сосной.
Они начали рыскать в поисках приморской сосны. Им предлагали пальму, тополь, фигу.
— Фигу сажать не буду, — шумел Шапольский и требовал приморскую сосну.
Наконец Гур нашел ее.
— Это не приморская, — сообщил Шапольский.
— Слиха, — вскричал продавец, — самая чистая приморская! Итальянская пиния!
— Средиземноморская, — объяснил Шапольский, — а мне нужна прибалтийская.
— Тебе нужна прибалтийская, — Гур начал заводиться, — ему, видите ли, нужна прибалтийская! А у нас нет Балтийского моря! Три моря есть — а Балтийского нет!
— Фигу сажать не буду, — повторял в зашоре Шапольский, — буду сажать сосну. Прибалтийскую!
— Я тебя прибью этой сосной, — пообещал Гур.
— Ша, — вмешался продавец, — тише, ахицен паровоз, вам нужна прибалтийская — вам будет прибалтийская. Рехов Рут, 13, квартира 5…
Минут через двадцать они уже были там. Хозяин, типичный сефард, говорил, что он сам из Риги, но сосну не показывал — он рассказывал о ней. Оказалось, что ее получили путем прививок от сосны, которую посадил Олаф Второй.
— Что за Олаф Второй, — волновался Шапольский, — я не знаю даже Олафа Первого!
— Шведский король, — объяснил сефард из Риги, — вы не знаете шведского короля?! Если хотите, это сосна из королевской фамилии, это аристократическое дерево… Тысяча шекелей!
— Послушайте, — вмешался Гур, — вы не могли бы прежде, чем называть цену, показать вещь? Возможно, она стоит больше.
Сефард из Риги пошел в лоджию, долго там возился и кряхтел и наконец появился с королевской сосной. Она была действительно приморская, еще в целлофане, со штампом аэропорта…
